Иллюзорная независимость
Наш предыдущий разговор мы закончили на вторжении в Крым русских войск в 1771 году, причем вы обратили внимание на тот факт, что определенная часть крымской знати воспринимала россиян как союзников и надеялась – очень недальновидно, конечно, надеялась – что союз с Россией поможет Крыму разрешить проблемы, накопившиеся в его отношениях с Турцией. В то же время другая часть крымского общества была категорически против любого сотрудничества с Петербургом. Однако русские войска уже находились в Крыму и уходить не собирались. Как жилось Крымскому ханству в условиях этой фактической оккупации?
Да, и последний эпизод, на котором мы завершили нашу прошлую беседу, был тот, что крымская знать в условиях российской оккупации стала готовить выборы нового хана. Напомню, прежний хан Селим III Герай пытался сопротивляться русскому вторжению, но часть крымской аристократии считала россиян своими союзниками, встала на их сторону, и предотвратить нашествие 1771 года хану не удалось. А когда русская армия во главе с Василием Долгоруковым почти бескровно и, так сказать, «вежливо» заняла полуостров, то русские направили хану любезное предложение, чтобы и он добровольно перешел под покровительство российской императрицы. Но Селим III понял, что это лишь уловка, дабы расправиться с ним, и поспешно покинул Крым.
Потому срочно требовался доброволец из числа ханской фамилии, который согласился бы стать российским вассалом, и такой доброволец нашелся: им стал Сахиб II Герай. Он и был избран новым ханом, а калгой при нем стал его младший брат Шахин Герай. Надо сказать, что оба брата с самого начала событий находились в пророссийском лагере, в 1771 году облегчили русским войскам проход в Крым, и потому Россия считала, что на них – в отличие от Селима III – можно положиться. Соответственно, российская императрица сразу признала и горячо приветствовала это избрание нового хана.
Сахиба II Россия называла своим вассалом, я имею в виду, конечно же, его фактический, а не формальный статус. Ведь если говорить о формальном статусе хана, то номинально Сахиб II вовсе не считался российским подданным. Он считался совершенно самостоятельным, свободным и – впервые с XV века – ни от кого не зависящим правителем Крыма. Однако в реальности, конечно, все было совсем иначе.
Командующий русскими войсками в Крыму Долгоруков настоял, чтобы между Российской империей и независимым Крымским ханством был заключен договор о мире и союзе, и этот договор, подписанный в 1772 году, получил название Карасубазарского трактата. В этом трактате Крым декларировался полностью самостоятельным государством, не зависимым ни от Турции, ни от России. Однако далее уточнялось, что до окончания текущей русско-турецкой войны русские войска останутся на полуострове, да и после окончания войны не уйдут отсюда, а поставят свои гарнизоны в крепостях Керчь и Ени-Кале, которые отныне переходят во владение России. Цель постоянного русского военного присутствия в Крыму объяснялась необходимостью защиты союзного России Крымского ханства от турецких посягательств на его новоприобретенную независимость.
Сахиб II, похоже, на какой-то момент и сам уверовал в то, что он свободный и независимый правитель, и даже пытался спорить с русскими, протестовать против их дальнейшего военного присутствия и намерения завладеть крымскими крепостями. В ответ новые покровители доходчиво растолковали хану в том смысле, что пусть, мол, он еще скажет спасибо за то, что императрица по своей великой милости позволила Крыму сохранить независимость, а не напрямую завоевала его; а если хан оглядывается на Турцию, то для Турции, по сути, теперь уже не имеет значения: останется ли Крым независимым или станет российским, потому что, в любом случае, Крым Турция потеряла безвозвратно и навсегда. Сахибу II, конечно, очень не нравилось такое обращение, но спорить с хозяевами положения ему было трудно.
А что касалось Турции – то да, действительно, Крым она с тех пор потеряла навсегда. Более того: поражения в войне с русскими на других причерноморских фронтах вынудили турок через два года официально признать номинальную независимость Крымского ханства. Эта капитуляция Стамбула была зафиксирована в Кучук-Кайнарджийском мирном договоре, который Россия и Турция заключили между собой в 1774 году.
Единственная уступка, которой османскому двору удалось добиться в крымском вопросе, была та, что за падишахом сохранили привилегию посылать символическое благословение каждому вновь избранному хану – поскольку ему все же удалось оставить за собой статус халифа, то есть верховного авторитета в религиозных делах крымских мусульман. Однако при этом право вмешиваться в сам процесс выборов или подбора кандидатур султан утратил.
А в Крыму продолжалась жизнь в новых условиях так называемой «независимости». Русские войска продолжали пребывать в стране. И хотя русское командование предписывало своим солдатам не раздражать без нужды местное население, когда такая нужда все же возникала, то это же самое командование давало своим офицерам добро на проведение точечных, дозированных карательных акций. И неудивительно, что весьма скоро от соседства с такими союзниками застонали даже те, кто в 1771 году встречал русские войска если и не с цветами, то, во всяком случае, с надеждой на перемены к лучшему.
Недовольные представители крымской аристократии и духовенства тайно от хана ездили в Стамбул, где просили султана разорвать договор о независимости ханства, восстановить прежний порядок назначения ханов и прислать в Крым османские войска им на помощь, и Сахиб II знал об этом. Учитывая растущее в обществе недовольство, хан довольно скоро заметно охладел к своим российским покровителям и даже решился на недружественные акции в отношении них, наподобие ареста российского посла при своем дворе.
Но исправить свой имидж он уже не успел, потому место во главе растущего антироссийского тренда уже занял другой лидер: Девлет IV Герай, который вместе со своими сторонниками переправился с Кубани в Крым и – весной 1775 года – занял Бахчисарай. А Сахибу II пришлось скрываться от него, бежав на корабле в Стамбул. Переворот Девлета IV стал сюрпризом для всех: как для русских, которые уже вывели из Крыма значительную часть своих войск, так и для турок, которые вовсе не рассчитывали на такой его успех.
Что касается, в частности, турок, то султанское правительство просто-таки утопало в проблемах, будучи вынужденным собирать последние силы, чтобы быть готовым к войне одновременно на два фронта: и с Россией, и с Персией. И понятно, что на этом фоне проблема Крыма просто померкла и ушла далеко назад в списке приоритетов – на кону теперь стояло уже не освобождение Крыма из-под российской оккупации, а выживание самого Османского государства. Как тайком признавался один из османских чиновников, Стамбулу было бы куда легче, если бы проблема Крыма вообще исчезла с повестки дня, пусть даже ценой окончательного его захвата русскими. В Стамбуле было, конечно, множество и консервативных деятелей, требовавших немедленной помощи Крыму, однако тон при дворе задавали не они, а реформаторы, которые категорически не желали воевать с Россией.
Но забыть о крымской проблеме столичным чиновникам не давали крымскотатарские эмигранты, которые с 1771 года тысячами переселялись в Стамбул и там громко и упорно требовали немедленно организовать поход для освобождения Крыма из-под российской власти. У немалой части османского правительства эти люди вызывали лишь раздражение. Потому что, во-первых, их громкие призывы не позволяли реформаторам предать крымскую проблему забвению и навлекали на Турцию новые конфликты с Россией. А во-вторых, потому что само собой подразумевалось, что истощенная османская казна должна за свой счет обеспечить все множество этих знатных переселенцев поместьями, домами в Стамбуле и пожизненным денежным содержанием согласно тому статусу, который они прежде имели в Крыму. Потому, рассчитывая, что имитация бурной деятельности поможет утихомирить этих назойливых диссидентов, османы позволили Девлету IV с группой активных единомышленников отправиться на Кубань, чтобы они там, на далекой периферии крымских владений, строили планы, как проникнуть в эти владения и пробиться на родину.
И неожиданностью для Стамбула стало именно то, что Девлету IV эти планы удалось не только построить, но и блестяще реализовать. Некоторые чиновники в Стамбуле от страха перед непредсказуемыми осложнениями с Россией даже бросились было писать Девлету IV письма, чтобы он немедленно вернулся из Крыма в Стамбул. Но было уже поздно.
Оказавшись на троне в Бахчисарае, Девлет IV известил о своем воцарении и османского падишаха, и русскую императрицу – как и полагалось согласно договору о независимости ханства. Однако сразу вслед за этим он стал предпринимать шаги, чтобы этот договор аннулировать. И важным символическим шагом на этом пути стала просьба хана к султану, чтобы тот утвердил его на крымском троне не просто духовным халифским благословением, а по полному традиционному протоколу назначения ханов, что подразумевало не только религиозное, но и восстановление политического верховенства Стамбула над Бахчисараем.
И такое утверждение он получил, вместе с обещанием поддержать его – которое, добавлю, не было выполнено. Следует заметить, что в Стамбуле к Девлету IV отнеслись на удивление прохладно: его там не считали подходящим кандидатом на престол, и если бы султан имел возможность сам назначать ханов в Крыму, то назначил бы совсем иного кандидата. Однако факт оставался фактом: Девлет IV овладел Крымом и ясно выражал желание вернуть страну под османский контроль. Потому если этого хана и можно назвать проосманским, то лишь в том смысле, что он сам желал так называться, однако Стамбул его своим ставленником не считал и, более того, опасался, что Девлета IV сочтет турецким ставленником Россия. И Россия действительно сочла его таковым.
Русские сразу поняли, чем им грозит воцарение хана, ориентированного на Стамбул. Потому против Девлета IV стали срочно собирать силы – в частности, вспомнили о давно уже обещанном «кубанском ханстве» для союзных России перекопских ногайцев. Правителем над этим административным образованием поставили Шахина Герая – младшего брата свергнутого Сахиба II. В отличие от Сахиба II, который служил россиянам уклончиво и как бы нехотя, Шахин Герай был горячим и, что называется, идейным сторонником России.
Шахин Герай
Возможно, этому немало поспособствовала и его недавняя поездка в Петербург для ратификации крымско-русского трактата 1772 года, где Екатерина II оказалась совершенно без ума от 27-летнего крымского принца, искупала его в деньгах и безбрежных милостях, восторженно писала об этом своем новом друге Вольтеру. И нет сомнений, что эта встреча произвела неизгладимое впечатление и на самого Шахина Герая.
Вот такого идеального во всех отношениях кандидата царица и решила возвести теперь на крымский престол – возвести любой ценой, даже если ради этого придется использовать военную силу и поссориться с турками из-за нарушения мирного договора. Русские войска двинулись в марш, и один отряд доставил Шахина Герая с Кубани на крымский берег, а другой крупный русский корпус тем временем встал у Перекопской крепости.
Девлет IV ожидал, что османы пришлют ему военную помощь, чтобы отразить это нашествие, но султанское правительство, как и прежде, снова испугалось войны с Россией, и никакой помощи в Крым не прислало. А собственных сил, чтобы отразить вторжение Шахина Герая, хан собрать не смог, потому что еще в самом начале своего правления весьма недальновидно поссорился с аристократами двух могущественнейших крымских родов: Ширин и Мансур.
Девлет IV считал их виновными в беспринципной поддержке российского ставленника Сахиба II и, конечно, был во многом прав, однако ссориться с беями ему все-таки не следовало, ведь практически все крымское войско находилось в прямом подчинении именно этих беев, а не хана. И когда настал решающий момент, аристократы просто отказались предоставлять ему свои отряды. Это означало провал, и Девлет IV, окончательно убедившись, что беи и мирзы не двинутся с места, чтобы защитить его, уплыл в Стамбул.
А в Бахчисарае тем временем занял трон очередной и последний правитель Крымского ханства: Шахин Герай – целиком обязанный своим приходом к власти российской военной поддержке.
Между Турцией и Россией: проблемы выживания
Наблюдая за бурными событиями, что разворачивались в те годы в Крыму, не может не возникнуть вопрос о том, какой же, в самой своей основе, была мотивация их участников? К чему стремились во всех этих событиях сами крымцы и что было их главной целью: независимость ханства, союз с Россией или возвращение в подданство Стамбула?
Целью любой человеческой деятельности является улучшение человеком своих условий жизни и обеспечение своей безопасности. Разумеется, не были исключением и жители Крымского ханства. А надо заметить, что эти две приоритетные проблемы – условия жизни и безопасность – в конце 18 века стояли перед ними крайне остро. Потому что к этому периоду стало совершенно очевидно, что уния с Османской империей, которая на протяжении трехсот лет более или менее успешно помогала удовлетворять эти базовые потребности, на данном этапе попросту перестала выполнять свою прежнюю функцию из-за ослабления и упадка самой Турции.
Сомнения в эффективности этой унии возникали на всяких острых поворотах истории и прежде – в 17, например, веке, когда представители крымской династии, бывало, вслух обсуждали переход Крыма из османского под польское покровительство. Но это были такие, скорее декларативные, чисто демонстративные обсуждения, призванные оказать эффект, прежде всего, на саму же Турцию, чтобы та, испугавшись потери Крыма, изменила свое отношение к нему на более, так сказать, внимательное и бережное. Тогда как на самом деле крымско-турецкая уния на тот момент еще далеко не исчерпала себя, и потому перспективу ее разрыва никто в Крыму тогда всерьез не рассматривал. Такую перспективу не рассматривали и в начале 18 века, когда правительство Петра I впервые предприняло первые попытки переманить Крым под свое верховенство из-под верховенства османского, но не добилось ничего.
Однако теперь, в 1770-е, вопрос о партнерстве с той или иной супердержавой Крыму пришлось пересматривать уже независимо от своего желания, потому что провалы Турции на всех фронтах ее войны с Россией ясно предупреждали, что Крым, в случае русского наступления, султан защитить не сможет.
Вот теперь и представим себе ситуацию, в которой очутились крымские беи, когда к ним явились русские агенты со словами о том, о чем крымцы знали и сами, а именно, что Стамбул лишь высасывает силы из Крымского ханства, а сам ничем не может и не хочет ему помочь. Агенты предлагали подумать: не лучше ли в таком случае Крыму жить независимо от Турции, в мире и дружбе с Россией? И не так-то мало крымских аристократов пришли к выводу, что да, пожалуй-таки действительно лучше.
Разумеется, свою роль в этих убеждениях сыграли и щедрые денежные подкупы, и тонкая игра на взаимных обидах крымских аристократов – как же без этого – но все же не эти низкие мотивы в первую очередь определили позицию той части крымских беев и мирз, которые в итоге вошли в пророссийский лагерь.
Тем более, что русские выглядели на сей раз не столь уж и враждебно. Вспомним: лет за 90 до того Москва свирепо грозила на весь мир, что выселит всех татар вон из Крыма, а за 35 лет до того отряды Миниха и Ласси огнем и мечом дотла выжгли всю страну; однако теперь петербургские представители разговаривали совсем иным тоном, даже не заикаясь ни о каком выселении, опустошении, или завоевании. Они просто предлагали Крыму снова стать независимым, как это было в славные времена великих ханов прошлого – Хаджи Герая и Менгли I Герая.
И хотя одновременно с этим в Петербурге внутри правительственных кругов глухо звучали и совсем иные предложения насчет того, как надо поступить с татарами, в том числе и идея о выселении, эти методы на данном этапе были сочтены неэффективными, и ходу им пока не давали.
Потому считать этих пророссийских беев, в современных терминах, предателями и коллаборационистами, будет, пожалуй, излишним упрощением. Потому что не вызывает сомнений, что в своей деятельности они преследовали интересы вовсе не России, а собственного государства, Крымского ханства – а если говорить точнее, то собственного привилегированного класса, который традиционно и считали наиболее полномочным и аутентичным выразителем интересов жителей своей страны. А в интересах этого класса – и, соответственно, всего Крымского государства – было срочно найти ответ на жизненно важный вопрос: как выжить малой стране в условиях, когда ее основной союзник и защитник впал в кому, а основной противник стоит у дверей с оружием?
Что делать, если этот основной соперник физически вполне способен, если захочет, эту страну и захватить, и опустошить, и обезлюдить – однако вместо всех этих ужасов предлагает ей независимость и союз?
Понятно, что при таких условиях выбор был крайне ограничен. И потому согласие ряда крымских беев сотрудничать с Россией было вовсе не логическим продолжением вековых устремлений Крымского ханства к государственной самостоятельности, а всего лишь вынужденным решением, принятым под давлением превосходящей силы.
Что касается ханов – взять хотя бы Селима III или Девлета IV Гераев – то им куда проще было оставаться стойкими противниками российской гегемонии, потому что в случае провала их гарантированно ждали за морем уютные поместья в Стамбуле, дарованные султаном, а также пожизненные пенсии из султанской казны. А вот беям и мирзам бежать было некуда, ждать помощи извне было неоткуда, и вместе с тысячами подвластного им народа они, в отличие от ханов, оказались накрепко привязаны к своей земле и являлись, так сказать, заложниками дальнейшей исторической судьбы полуострова. И это не мои собственные рассуждения, потому что эту принципиальную разницу в положении ханов и беев хорошо осознавали и не раз озвучивали в самом Крыму тех времен.
Конечно, это весьма дальняя аналогия, но вынужденное решение беев чем-то может напоминать муки выбора казацкой старшины и Богдана Хмельницкого, которые тоже хорошо понимая, что не выстоят в одиночку, шесть лет искали себе союзников и покровителей и, в конце концов, пусть и вынужденно, пусть и с некоторой опаской, но оперлись на Москву. Чем это обернулось потом для Украины – мы прекрасно знаем, но мы знаем это из нашего далекого будущего, когда нам уже известно, что было дальше, и в какую ловушку попали казаки.
А вот предвидели ли последствия своего решения беи… Думаю, должны были предвидеть, ведь к их времени уже имелся богатый опыт печальной судьбы самых разных туземных элит, которые когда-либо вступали в политические сделки с российским государством. Но, видимо, крымские аристократы решили, что все же сумеют выиграть матч в кости у самого Мефистофеля и умело использовать россиян в свою пользу. И мы (как и в случае, с Хмельницким, снова-таки, из своего далекого будущего) знаем, что это у них не получилось, и что расплатиться за этот проигрыш Крыму довелось, пожалуй, даже еще более болезненным образом, чем Украине.
Так что, если давать прямой ответ на ваш вопрос, чего же хотели сами крымцы – то он весьма прост: крымцы хотели для себя покоя и безопасности. Тем более, что имелись крайне серьезные причины за эту безопасность очень тревожиться. А вот каким способом эту безопасность обеспечить – на этот счет мнения в обществе были различны.
Ведь крымское общество, вопреки распространенному заблуждению, вовсе не представляло собой племя примитивных туземцев с одинаковым мнением по всем вопросам; Крым был обществом сложным, многогранным и, что примечательно, необычайно либеральным в плане свободы слова при дворе. В Крыму издавна имелись различные философские школы; издавна развивались и соперничали различные направления политической мысли; и вполне естественно, что в высших сферах такого общества шла горячая (а иной раз даже ожесточенная!) борьба концепций.
Одни круги – в особенности очень влиятельная прослойка крымского духовенства – все еще надеялись на Стамбул и, разумеется, имели полное право требовать от султана помощи; вопрос стоял лишь в том, мог ли сам султан такую помощь оказать. Другие считали, что перед лицом военной угрозы со стороны России не остается иного выбора, кроме как попытаться превратить старого врага, то есть русского соседа, в нового друга – и даже использовать этого друга в своих интересах.
Что же до третьей идеологемы, то есть заманчивой мечты о независимости страны… Знаете, знакомясь с документами эпохи, я убеждаюсь, что по-настоящему в осуществимость этой идеи в Крыму уже очень давно никто не верил. Да и как в нее было верить, если на протяжении всего срока этой так называемой «независимости» в стране стояли иностранные войска?
За сторонниками османской ориентации стояла хоть и слабнущая, но все же реалистичная надежда на военную помощь султана. За спинами теми, кто верил в дружелюбие России, маячили штыки российских солдат. А откуда было ожидать десанта на помощь себе поборникам полной независимости? Вот потому таких поборников в событиях аннексии Крыма мы и не увидим. Выбор крымцев, к большому сожалению, стоял лишь между двумя империями, а третьего варианта история им на этот раз не предоставила.
Реформы последнего хана
Давайте подробнее поговорим о Шахине Герае. Он пришел к власти благодаря русским штыкам, но в историю ханства вошел не просто как безвольная марионетка Петербурга, а как правитель, который имел некий собственный политический курс и пытался проводить реформы, аналогов которым не припомнить во всей предыдущей истории ханства. Чего же он хотел достигнуть и насколько преуспел в своих планах?
Биография Шахина Герая представляет собой яркий пример политической эволюции деятеля, обусловленной стремительно меняющимися обстоятельствами. Начав свою раннюю карьеру в, так сказать, традиционном русле крымской политики, Шахин Герай затем примкнул к лагерю тех, кто видел перспективу в переориентации Крыма со Стамбула на Петербург. Затем он попытался максимально использовать возможности, которые давал Крыму независимый статус – действуя так, как будто эта независимость была настоящей, – а когда эта попытка закономерно провалилась, то посвятил свои усилия уже лишь тому, чтобы удержаться у власти, и на этом пути скатился к кровавой тирании.
Биография Шахина Герая трагична потому, что в ней отразился перелом эпохи, когда Крымское ханство впервые за 300 лет наконец-то было провозглашено независимым, но на деле никакой независимости не приобрело, а, напротив, попало под гнет еще более тяжелый, чем был гнет османский.
Внутренние реформы Шахина Герая действительно резко выделялись на фоне всей предыдущей крымской истории, и эти реформы были многоплановыми. Часть из них, определенная личными вкусами хана и его, так сказать, культурным шоком от лицезрения петербургского лоска, по сути, не поднималась выше уровня так называемого «культа карго» – то есть бездумного и бессмысленного копирования внешней, декоративной стороны иностранных обычаев. Таким было, например, создание придворной строевой гвардии по русско-прусскому образцу с флейтами и шпицрутенами, английских карет, европейского платья, еды за сервированным по-петербургски столом и прочих чудачеств. К слову, именно эти мелкие косметические моды и вызывали наибольшее отторжение народных масс, заставляя их подозревать хана в вероотступничестве.
Другие реформы были серьезнее: они имели экономический характер, но их наиболее заметным результатом было невиданное увеличение налогового давления на население, что тоже привело к возмущениям.
Увы, недостаток времени не позволяет подробнее рассказать о других реформах Шахина, в частности, юридических – потому что нам надо успеть обратить внимание на самые важные перемены, инициированные им в сфере государственного устройства. Потому что именно управленческие реформы последнего крымского хана как бы подытоживают устремления всех предыдущих правителей, которые руководили страной до него.
Так вот, преобразования Шахина Герая в сфере государственного администрирования самым поразительным образом как будто воплощали в реальность все самые смелые мечты, которые на протяжении всех трех веков османского верховенства над Крымом когда-либо рождались в замыслах всех предшествующих крымских ханов. Со стороны может показаться даже, что этими реформами Шахин Герай словно бы пытался нагнать за пять лет процесс, который в нормальных, естественных условиях должен был развиваться лет триста. А именно – он попытался установить в Крыму абсолютизм.
Дело в том, что фундаментальной проблемой крымскотатарской государственности было то, что естественное развитие этой государственности было искусственно, противоестественно заторможено тремя факторами. Все эти факторы пришли из глуби веков, являясь еще ордынским наследием. В свободном, независимом государстве эти пережитки древней старины уже давно бы отмерли и отошли в прошлое естественным образом, но в государстве несамостоятельном, каким после османского завоевания стал Крым, они намеренно и искусственно консервировались и сохранялись, к величайшему вреду для развития государства. И эти факторы были следующими.
Первый: выборность поста хана. Она не позволяла крымским правителям самостоятельно определять своих наследников, а тем самым и обеспечивать преемственность власти и непрерывность государственной политики. Зато она позволяла широчайшему кругу посторонних лиц, от крымских мирз до османских евнухов, манипулировать подбором ханских кандидатур в своих интересах. Эта система воспринималась неадекватно устаревшей уже в первой половине 16 века, поэтому все сколь-нибудь сильные ханы, начиная с Мехмеда I и Сахиба I Гераев, и старались навсегда закрепить автоматическое наследование престола за своими старшими сыновьями, внуками и так далее – как это было в Турции. Но за все три сотни лет добиться этого не получилось ни у одного хана, потому что этому активно противодействовали османские султаны и крымские беи, которые, разумеется, не желали терять такой рычаг влияния, как возможность влиять на выбор хана.
Второй фактор – это немыслимые, почти суверенные полномочия крымских родовых беев, которые избирали ханов, а сами были несменяемы и фактически неподсудны. Родовые владения этих беев были, по сути, государствами внутри государства, неподвластными в своей внутренней жизни центральной власти. И снова-таки: все сколь-нибудь амбициозные ханы, завидуя блистательному опыту Турции (где родовой знати вообще не существовало), всячески пытались ограничить влияние этих знатных кланов, но ни одному из них это не удалось сделать до конца из-за оппозиции, естественно, самих беев, а также защищавших их султанов.
И, наконец, третий фактор, которым были крайне ограниченны ханские полномочия. Крымские правители, в отличие от турецких, не были самодержавными, абсолютными правителями. Все их важные решения должны были утверждаться советом все тех же крымских беев, обладавших правом вето в отношении ханских инициатив. Многие ханы мечтали о том, чтобы их власть стала такой же непререкаемой, как единоличная власть османских падишахов, и эта мечта не осуществилась ни у одного, и виновны были те же силы, которые я называл.
Можно, конечно, из чистого эстетизма восхищаться издали на бумаге этой стройной и сбалансированной военно-феодальной демократией чингизидского типа, этим уникальным анахронизмом, дожившим в Крыму из глубин ордынской древности аж до 18 века. Однако жить, а тем более эффективно править в условиях такой архаичной системы, когда все соседние страны уже пришли или стремительно двигались к абсолютизму, было невыносимо трудно.
И вот, словно бы усвоив эти трагичные уроки крымской истории, Шахин Герай дал по этим трем искусственно законсервированным пережиткам далекого прошлого свой, так сказать, тройной реформаторский залп.
Он объявил себя самодержавным, неограниченным правителем; он объявил, что престол будет отныне наследоваться его будущими прямыми потомками по нисходящей линии (которых, кстати, он так и не успел народить); и что теперь вместо прежнего всевластного курултая родовой аристократии, подобия парламентской палаты лордов, единственным совещательным органом будет лишь Диван, то есть аналог совета министров, членов которого хан мог смещать и заменять, и этот Диван не имел права вето в отношении ханских указов.
Далее, Шахин Герай провел просто-таки революционную реформу, отменив систему бейских полунезависимых владений и введя новое административное деление страны, поделив ее на судебные округа – зависимые от центральной власти.
То есть, таким образом, Шахин Герай одним махом попытался решить ключевые проблемы крымской государственности, накапливавшиеся очень продолжительное время. И сам тот факт, что он эти проблемы осознавал и понимал, конечно, делает ему честь как правителю. Но на этом похвалы ему и ограничиваются.
Потому что, задумав свои титанические реформы, хан не задумался о том, с помощью какого аппарата он будет проводить столь масштабные преобразования и, особенно, какими мерами он собирается пробивать свои прогрессивные решения в жизнь, если эти реформы встретят сопротивление. И тут ответ был прост: ну, разумеется, с помощью своих давних друзей и верных союзников, русских генералов. Но это, знаете, скользкий путь. Опора на иностранцев очень легко может рано или поздно привести правителя к войне с собственным народом. И такой войны Шахин Герай, увы, не избежал.
Нет, хан, конечно, понимал, что одной русской силой тут не обойтись, что нужно создать и свой собственный аппарат. И он пытался создать различные новые для Крыма виды военно-полицейских сил, но на формирование, по-современному выражаясь, полноценного спецназа требовались огромные суммы, а денег в крымской казне на это не было.
И когда уже в первый год правления Шахина Герая против него в стране вспыхнул мятеж, а вся созданная ханом по русскому образцу новая элитная гвардия бросила его, то усмирять взбунтовавшийся Крым и возвращать Шахина Герая на престол пришлось именно русским. Вернувшись с их помощью к власти, Шахин Герай развернул кровавые репрессии против своих истинных и мнимых противников среди крымского населения, и его жестокости, вкупе с жестокостями его российских союзников, лишили хана последних остатков местной поддержки: отныне он держался у власти, действительно, лишь благодаря русским штыкам.
А в 1782 году все повторилось снова: Крым опять восстал против хана, Шахин Герай опять бежал под крыло своих русских союзников, опять на их плечах вернулся в Крым, и в стране опять по ханскому приказу обильно полилась кровь тех, кто принимал участие в восстании или хотя бы просто сочувствовал мятежу.
Падение государства Гераев
Теперь настало время поговорить о гибели Крымского ханства в 1783 году. Почему Петербург, на протяжении более 10 лет продвигавший идею независимости Крыма, на определенном этапе вдруг сменил курс и принял решение ликвидировать Крымское ханство? Каким образом происходил сам процесс аннексии? Как повел себя в этой ситуации Шахин Герай, и как восприняло эту новость крымское население?
Что касается мотивов России, то причины ее, так сказать, промедления в окончательном захвате Крыма уже давно вызывают интерес историков. Ведь, по сути, мало что мешало императрице осуществить эту аннексию лет на пять раньше, чем она произошла в реальности. Ведь Турция вряд ли бы смогла предотвратить это силой, да и реакция европейских держав, на которую Екатерина II непрестанно оглядывалась в своих действиях, тоже, при умелом подходе, не стала бы помехой. Более того: в самом Петербурге с каждым годом все громче звучали раздраженные голоса различных стратегов и придворных политиков, что не надо тратить в Крыму силы и огромные деньги на многократную реанимацию уже давно, по сути, рухнувшего режима Шахина Герая, а следует просто присоединить полуостров к империи.
В западной историографии высказывался взгляд, что поддержка Россией проекта независимого Крыма и, в частности, Шахина обуславливалась не столько какими-либо объективными обстоятельствами, сколько волей Екатерины. Она, вопреки мнению Потемкина и прочих более агрессивно настроенных советников, чисто из личной симпатии хотела-таки дать столь впечатлившему ее когда-то крымскому красавцу шанс завершить его любопытный эксперимент по модернизации ханства.
Увы, мы уже не имеем времени, чтобы проанализировать обоснованность такого любопытного взгляда, как и, в целом, обсуждать роль личности в истории, однако если взглянуть на события с данного ракурса, то очень похоже на то, что императрица, наблюдая за развитием своего крымского прожекта и видя его провал, просто утратила интерес к своей былой затее и дала свободу действий тем при дворе, в частности Потемкину, кто давно уже рвался присвоить Крым.
Впрочем, внутренняя мотивация захватнической политики России представляет для нашей темы куда меньший интерес, чем реакция на события внутри самого Крыма. А эта реакция была несколько иной, чем можно было бы ожидать в классическом случае, когда одна страна захватывает другую. То есть всенародного антиколониального сопротивления в Крыму мы в источниках не увидим. А увидим мы в них примерно вот что.
После того, как в 1782 году русские в третий раз посадили Шахина на престол, он развернул такие гонения на всех, кого считал неблагонадежными и подозрительными, что даже сами русские командиры, которые отнюдь не отличались излишней гуманностью и сентиментальностью, начали поговаривать, что хан творит уже что-то совершенно выходящее за рамки здравого смысла, и что такая его свирепость не приведет ни к чему иному, кроме нового бунта, усмирять который снова доведется русским.
Кульминацией жестокостей Шахина стало публичное побитие камнями приговоренных к смерти знатных участников и сторонников восстания – в том числе даже члена ханского рода Халима Герая и мирз рода Ширин. Тот же приговор был вынесен и родным братьям хана, восставшим против него, и лишь по рекомендации русских они были помилованы.
Словом, все встало с ног на голову: дошло до того, что крымское население стало жаловаться русским на зверства собственного хана и просить у них защиты! Россияне, разумеется, охотно воспользовались шансом выступить в роли заступников народа и стали прощупывать почву, как отреагирует крымская знать, если Россия уберет Шахина и включит полуостров непосредственно в состав своей империи.
Ну, разумеется, эти вопросы задавались не всем, однако те, кого об этом посчитали нужным спросить, в том числе самые влиятельные лица среди крымских беев, ответили, что возражений по данному вопросу не имеют. И их мотивы, пожалуй, нетрудно понять: ведь в том кровавом хаосе, в который превратилось правление Шахина, ни один представитель знати и даже духовенства не был уверен, что его завтра не схватят, не обвинят в пособничестве мятежу и не отведут на казнь. Тогда как русские, со своей стороны, приветливо обещали крымским аристократам безопасность, сохранение статуса и имущества, уравнивание прав беев и мирз с русским дворянством, неприкосновенность служителей культа и тому подобные блага.
И тогда предводители крымской знати согласились, что им безопаснее будет жить вообще без хана. Надо сказать, что эта идея возникла не в 1783 году, а гораздо раньше. Такая концепция уже издавна существовала в крымской политической мысли и не раз (хотя и очень редко) уже озвучивалась вслух. Еще в предыдущие столетия, во время особо острых конфликтов с ханами, крымские беи угрожали им, что в случае ханского произвола могут вообще отказаться от ханского правления и править страной впредь сами, коллегиально и самостоятельно. Эта угроза никогда в истории не приводилась в исполнение, но теперь о ней вспомнили.
Итак, россияне получили гарантии со стороны крымских беев.
А договориться с ханом было еще проще. Шахин и сам видел, что он зашел в глубокий тупик, и что его покровители больше не хотят выручать ему – потому что ему уже зачитали письмо от Екатерины, где та выражала мысль, что поддерживать Шахина дальше нет никакого смысла. И тогда россияне посоветовали ему официально отречься от крымского престола, а взамен пообещали, что посадят его на престол куда более почетный и могущественный: персидский. Ведь в Петербурге в то время разрабатывали заведомо несбыточный прожект завоевания Персии, и в нем нашлось место для неудачливого крымского хана. Получив, таким образом, возможность сохранить лицо, Шахин с облегчением объявил о своем отречении. Именно с облегчением, потому что несколько раньше того он лично вслух заявлял, что не желает быть правителем столь, как он выразился, неблагодарного народа.
А в апреле того же года Екатерина II опубликовала свой манифест о присоединении Крыма. И на этом история Крымского ханства закончилась.
Как это ни удивительно прозвучит, но жителям Крыма того времени, непосредственным участникам событий, российская аннексия в тот момент, насколько можно судить, показалась событием весьма второстепенным на фоне куда более яркого и гораздо сильнее тревожившего их события: завершившейся гражданской войны и сопутствовавшей ей разрухи. Ведь эта война сопровождалась гибелью десятков тысяч человек, бегством целых селений, показательными казнями, истребительными рейдами ханских гвардейцев и русско-арнаутских батальонов.
Во всяком случае, объявление об аннексии весной 1783 года не вызвало не то чтобы восстаний, но и вообще сколь-нибудь сильной общественной реакции. Беи сдержали слово, и волнений не было. Ведь и правда: внешне не произошло ничего нового. Русские войска к тому времени и так уже стояли в Крыму почти 12 лет. При власти в Крыму встала временная администрация из коллегии высших беев, и их лица были давным-давно знакомы всем жителям Крыма. Ну, разве что, исчез ненавистный хан, вот и вся разница. А в остальном царила тишина.
Ведь, знаете, подобные вехи в истории далеко не всегда замечаешь сразу, когда они происходят у тебя на глазах – особенно если оглушен шумом других, менее значительных, но более громких событий. И лишь чуть погодя узнаешь, что ты, оказывается, живешь уже совсем в другой стране. И что страна вокруг тебя уже не твоя.
Ну, а те не менее трагические события, которые развернулись в скором времени после этой тихой весенней паузы, принадлежат уже другой эпохе в истории Крыма – эпохе российской. И предугадать, куда вскоре развернется ситуация, не смогли ни беи, покорно признавшие над собой власть новой правительницы, ни многие тысячи их молчаливых подданных, которые вообще не имели во всех этих событиях права голоса, потому что всегда было принято, что от их имени говорили беи.
Шахин, разумеется, не сел ни на какой персидский трон. Его, как и полагается при таких сделках, обманули и выбросили. Он уехал из Крыма в Россию, но в Петербург его не пустили, и потому он скитался по провинциальным городам типа Воронежа и Калуги, почти без денег, под постоянным надзором. В конце концов, он выпросил у императрицы позволения уехать в Османскую империю, прожил там недолгое время, а вскоре был казнен там по первому же подозрению в подготовке новых политических авантюр.
Крымские беи, приветливо принятые в лоно российского дворянства, поначалу возглавили временную колониальную администрацию Крыма и старательно провели для новых властей подробную перепись всей недвижимости и земель своей страны. Для того, чтобы в скором времени стать свидетелями того, как их администрация будет распущена, бывшие родовые владения разделены между всяческими петербургскими фаворитами и лакеями, а десятки тысяч бывших бейских подданных, оставшись без земли и домов, потянутся в турецкую эмиграцию и навсегда исчезнут за горизонтом, либо останутся изгоями, людьми второго сорта на собственной земле.
Стамбульский двор, разумеется, не признал аннексии и даже продолжал назначать в Крым номинальных ханов. Но ни одному из них так и не удалось вступить на крымскую землю. Османская империя последовательно отстаивала перед международным сообществом свою принципиальную позицию о непризнании российской аннексии Крыма. И удерживать эту позицию ей удалось целых девять лет. А в 1792 году Турция заключила с Россией Ясский договор, согласно которому признала Крым российским.
После этого последний из назначенных султаном номинальных крымских ханов, Бахт Герай, оставил свои безуспешные попытки пробиться с Дуная в Крым, вернулся в Стамбул, и на этом ханская страница в истории Крыма была закрыта окончательно.
Олекса Гайворонский, Сергей Громенко