«Клады», зарытые чекистами еще в 1941 году с целью «обороны Москвы», десятилетиями угрожают безопасности российской столицы.
10 июля 2005 года строители, расчищавшие фундамент снесенной гостиницы «Москва», наткнулись на клад, содержимое которого ошарашило саперов: десятки ящиков тротила. Всего найдено свыше тонны взрывчатки, 1160 кг. Этого количества хватило бы для того, чтобы при взрыве от здания Госдумы и Исторического музея остались руины, торговый центр под Манежной площадью был погребен, равно как был бы уничтожен и узел метро, где сходятся три ветки.
Московское ГУВД заявило, что «на этом месте взрывчатка только складировалась» и находка «не представляет опасности», поскольку-де она лежала там давно, отсырела и саморазложилась. Однако отличительная черта тринитротолуола состоит как раз в том, что с годами он не отсыревает и не устаревает, а становится еще более чувствительным, взрывоопасным и непредсказуемым. Но все эти технические детали теперь уже не столь существенны, поскольку взрывчатку уничтожили. Важнее иное: кто, когда и зачем заложил все это в самом центре столицы? И почему ее вынули только в начале XXI века?
На все эти вопросы власти до сих пор так и не дали ответа. Единственная версия – все это осталось со времен минирования Москвы осенью 1941-го – была высказана неофициально. Такое поведение властей, столичных и федеральных, не могло не настораживать. Ведь тогда автоматически возникает серия иных вопросов: если это «подарок» из 1941 года, выходит, заминированную тогда Москву полностью так и не разминировали? Почему? И почему спецслужбы столько лет ничего не делали для разминирования города, почему молчали о минах, рискуя жизнями тысяч людей? Зияющую лакуну в официальной информации тотчас заполнили байки и слухи. Стали говорить даже о том, что гостиницу «Москва», мол, собирались поднять на воздух после того, как немцы займут город и в отеле с видом на Кремль разместится аппарат Геббельса. А Большой театр, в свою очередь, планировали рвануть во время нацистского торжества по случаю занятия Москвы.
Правда проще. Никто не собирался ждать, чтобы крутануть взрывные машинки, когда в тех или иных зданиях разместятся нацистские штабы: всё заминированное должно было взлететь на воздух при первом же появлении немцев возле этих объектов. А уж что будет в городе после битвы, Сталина тогда не волновало…
«Приказано минировать!»
В октябре 1941 года в Москве царила паника, и вопрос о сдаче города считался почти решенным. Первые немецкие мотоциклетные разъезды уже маячили в районе Химок и Речного вокзала, а резервов, чтобы закрыть брешь в обороне, не было. Те же, что имелись, должны были, по замыслу, вступить в бой в самый последний момент и в самом центре города: возле Красной площади. Посему Сталин, готовясь к эвакуации из Москвы и прикрывшись соответствующим постановлением ГКО (№ 740 сс от 8 октября 1941 г.), отдал приказ о «проведении специальных мероприятий»: минировании не только дальних подступов к городу и стратегических объектов, но и всех трасс, по которым немцы могли кратчайшим путем пройти к Кремлю. В первую очередь речь шла о минировании Ленинградского шоссе, Ленинградского проспекта, улицы Горького (Тверская) и других «танкоопасных» улиц – это нынешние Большая Дмитровка, Большая Никитская, Воздвиженка и, возможно, Знаменка.
Москва. Сентябрь 1941 г. 85-мм зенитная пушка образца 1939 года у скульптуры Веры Игнатьевны Мухиной «Рабочий и колхозница» на проспекте Мира
И вся эта огромная территория вошла в зону ответственности ОМСБОН – отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР: она её минировала, она же должна была её оборонять, она же – взорвать. Непростая эта бригада находилась в непосредственном подчинении старшего майора госбезопасности Павла Судоплатова, возглавившего 3 октября 1941 года 2-й отдел НКВД (террор и диверсии в тылу противника). Отдел только руководил, а вот в задачу спецподразделения как раз и входили «практические занятия»: бригада стала центром по подготовке и заброске в немецкий тыл спецгрупп НКВД и штучных «специалистов» аналогичного профиля.
Нацеливали бойцов ОМСБОН почти исключительно на диверсии и террор: пробраться к объекту, заминировать, взорвать. Или, если повезет, застрелить каких-то чиновников. Эта бригада специального назначения, формально существующая с 15 октября 1941 года, на деле формировалась не на пустом месте и не тогда. Ещё в самом начале войны во была создана т.н. Особая группа при наркоме внутренних дел во главе с Судоплатовым. При этой Особой группе создают и войска соответствующей направленности (планировали развернуть, как минимум, две бригады), в штатном расписании не значащиеся. Однако и эта группа, в свою очередь, возникла на базе другой структуры, также глубоко законспирированной и сугубо диверсионно-террористической: не позже чем с 1929 года в недрах Лубянки существует некая специальная группа, служебным приказом не оформленная, подчиненная лично начальнику ОГПУ (с 1934 года – наркому внутренних дел СССР). Одно из её тогдашних неофициальных наименований – «группа Яши», по имени её тогдашнего шефа, Якова Серебрянского, одного из главных чекистских террористов-ликвидаторов тех лет. По приказу высшего руководства ОГПУ-НКВД группа занималась как ликвидациями за рубежом, так и негласной чисткой «дома», убирая тех, кого открыто уничтожить было не с руки. В 1930-е годы их обозначили почти официально: они стали именоваться Специальной группой особого назначения.
Вся эта информация необходима для понимания дальнейшего: те, кто непосредственно отвечал за минирование Москвы и руководил спецминерами – не просто чекисты, а люди с определенной выучкой и богатой практикой – сугубо диверсионно-террористической. Потому и операция минирования Москвы проводилась не как войсковая диверсия, а по всем канонам сугубо законспирированной диверсионной акции спецслужб.
Из мемуаров Павла Судоплатова «Разведка и Кремль»: «Наши люди заняли позиции в Доме Союзов, в непосредственной близости от Кремля. В этот критический для судьбы столицы момент наша бригада была, пожалуй, единственным боеспособным формированием, имевшим достаточное количество мин и людей, способных их установить. По прямому указанию Генерального штаба и лично Жукова мы минировали дальние подступы к Москве…».
У Судоплатова откровенная неточность: никакой Жуков и Генштаб ему и его диверсантам были не указ. Поскольку подчинялся Судоплатов исключительно своему наркому, т.е. Лаврентию Берии. Однако важно в словах Судоплатова его признание, что лишь в ОМСБОН тогда было «достаточное количество мин и людей, способных их установить».
Павел Судоплатов
Доступных документов на предмет того, как и чем занимались бойцы бригады в те осенние дни 1941 года, практически нет. Даже те документы, что до поры числились в архиве в открытом доступе, вдруг были вновь засекречены в начале 1980-х годов. Как, например, некая написанная от руки в 1944 году сводная таблица – подготовительный материал к отчету о деятельности бригады за годы войны. Как раз там и есть графа «Деятельность бригады в период обороны Москвы». Пункт номер один – «Обеспечение революционного порядка на улицах Москвы»: весь центр города был отдан ОМСБОНу. Тот и оборудовал две огневые точки на Красной площади: на храме Василия Блаженного установили фугасный огнемет, на Арсенальной башне – пару станковых пулеметов. Еще одна огневая точка находилась в районе нынешнего совместного выхода на станции метро «Театральная» и «Площадь Революции» – двухорудийная противотанковая батарея. Весь прилегавший район, от площади Маяковского и до центра, патрулировал ОМСБОН. Как конкретно обеспечивался порядок на улицах, показано в фильме «Рожденная революцией»: народу тогда было расстреляно немало, поскольку «паникеров», которые говорили, что немец уже возле Москвы, ставили к стенке без излишних формальностей…
Вторым же пунктом после патрулей значится следующее: «Подготовка спецмероприятий по личному устному указанию Наркома Внутренних Дел». Каких именно мероприятий? А вот про это ни слова, хотя под них уже выделена группа комсостава ОМСБОНа под командованием майора Шперова – начальника инженерной службы бригады. Майора даже на время специально отозвали с Ленинградского шоссе, где под его руководством шла установка минных заграждений – управляемых фугасов и минных полей. Он возглавил группу примерно из двух десятков командиров (рядовых бойцов ОМСБОН к этому сугубо секретному делу пока ещё не подпускают). Им выделяют километры шнура, бикфордова и детонирующего, огромное количество взрывателей и тонны взрывчатки.
Известны и другие документы, но их немного. Боевой приказ № 1 от 15 октября 1941 года по ОМСБОН: «… Противнику удалось занять города Можайск и Малоярославец… ОМСБОН, составляя резерв 2-й мотострелковой дивизии войск НКВД, к 7.00 16.10.1941-го занять районы: Площадь Свердлова [Театральная], Красная площадь, площадь Маяковского в готовности действовать в направлениях: Ржевский вокзал [Рижский], Ленинградское шоссе, Волоколамское шоссе…».
Бойцы противовоздушной обороны с аэростатом на площади Застава Ильича в дни обороны Москвы, 1941 год
Другой документ процитируют лишь однажды (см.: Зевелев А. И., Курлай Ф.Л., Козицкий А. С. Ненависть, спрессованная в тол. М., 1991), и там речь о том, что первый приказ на минирование диверсанты НКВД получают 7 октября 1941-го. А две группы командиров направлены «для выполнения специального задания командования на территории г. Москвы»: «…7 октября 1941 года бригаде было приказано организовать отряд подрывников для минирования важных объектов и сооружений государственного и оборонного значения в Москве… Во главе группы подрывников были поставлены старший лейтенант Жулябин, комиссар Потапов и начальник штаба капитан Сорока. В неё были включены две роты – старшего лейтенанта Мансурова и старшего лейтенанта Лазнюка. С 8 октября по 20 ноября 1941 г. были проведены большие военно-инженерные … работы… в Москве и Подмосковье. Важные стратегические объекты столицы были заминированы». Вот это практически и все, что оказалось возможным проследить по документам открытого доступа.
Однако даже по этим скупым строкам кое-что можно вычислить: минирование столицы – факт задокументированный, мероприятие проводилось в дни нараставшей паники, в начале октября. А вот где, что и как конкретно было заминировано, не обозначено. Однако ясно, что в зоне ответственности бригады, в самом центре Москвы, заложены тонны и тонны взрывчатки. Иных способов выполнить полученный приказ – удержать центр Москвы – у ОМСБОН просто не было: несколько тысяч организованных, но достаточно слабо обученных и легковооруженных бойцов. Из тяжелого вооружения – лишь два орудия! Как удержать позиции, если нет танков, артиллерии? Только используя взрывчатку, заранее заложив ее в тех местах, миновать которые враг не сможет.
Делалось все по личному, устному и совершенно секретному распоряжению Берии, который и определял конкретные объекты для закладки в зоне своей ответственности и через Судоплатова ставил конкретные задачи своим диверсантам: что и как должно быть заминировано, поскольку именно Лаврентий Берия и отвечал за центр столицы.
Павел Судоплатов был вынужден (почему именно «вынужден», скажем ниже) признать: «Наша бригада заминировала в Москве ряд зданий, где могли бы проводиться совещания высшего немецкого командования, а также важные сооружения как в столице, так и вокруг нее. Мы заминировали несколько правительственных дач под Москвой (среди них, правда, не было дачи Сталина)…».
Судоплатов сетует, как чрезвычайно трудно оказалось выполнить этот приказ: «Когда в октябре 1941 года меня вызвали в кабинет Берии, где находился Маленков, и приказали заминировать наиболее важные сооружения в Москве и на подступах к ней, такие, как главные железнодорожные вокзалы, объекты оборонной промышленности, некоторые жилые здания, некоторые станции метрополитена и стадион «Динамо», взрывчатка должна была быть готова уже через двадцать четыре часа. Мы трудились круглые сутки, чтобы выполнить приказ».
С этим свидетельством мероприятие обретает некую схематичность: есть устный (т.е. не задокументированный) и сверхсекретный приказ Лаврентия Берии, отданный исполнителю – Судоплатову. Роль Маленкова, присутствовавшего при том разговоре, понятна, поскольку член Политбюро, курировавший органы госбезопасности, должен был засвидетельствовать, что никаких секретов от партии у Берии нет, никаких тайных диверсионных замыслов за спиной он не вынашивает. Да и Судоплатов – матерый специалист диверсионно-террористического профиля, не первый день работающий с Берией, тоже прекрасно знал, что нужно говорить в присутствии такой фигуры, а что ему приказывает нарком на самом деле.
И больше никаких бумаг, даже выдача минерам материального имущества – той же взрывчатки, никак не зафиксирована. Конкретные приказы тот же Судоплатов отдает уже своим подчиненным точно так же, как и ему нарком: устно и без свидетелей. Командиры групп, в свою очередь, тоже обходились без лишних формальностей, блюдя только нормы секретности и конспирации: никаких карточек минирования, никаких схем, всё только в голове – «мы поставили, а вынимать, пока нам не прикажут, не будем…» Да и вообще в этой хитрой бригаде документация всегда велась совершенно не так, как в обычных частях, а по принципу «два пишем, восемь – в уме». Слишком многие вещи выполнялись исключительно на основании устных распоряжений, которые не фиксировались. Минирование Москвы – именно тот случай. Что потом аукнулось.
Мин – нет?
Казалось бы, миновала опасность для Москвы, отогнали немцев, затем и вовсе войне конец – наверняка же все разминировали. Невозможно представить, чтобы забыли о тоннах взрывчатки, заложенной под ключевые здания и объекты – это же почти все вокзалы, подземные сооружения и коммуникации, правительственные дачи. При настороженном отношении Сталина ко всему, что было связано с террором, при его буквально животном страхе перед возможностью обратить этот опасный инструментарий против него, мог ли он забыть, как в 1941-м приказывал Берии заминировать половину Москвы? Он обязательно должен был спросить: «Лаврентий, а ты те мины снял, что тебе ГКО приказал поставить?». Так что мины, несомненно, сняли.
Но, как оказалось, не все. Судоплатов этот вопрос обойти не смог. Вспомнив в мемуарах, что именно ему «было поручено руководить минированием дорог и объектов в Москве и Подмосковье, чтобы блокировать немецкое наступление в октябре 1941 года под Москвой», Судоплатов невзначай обмолвился: «Но после того, как немцев отбили, мины были сняты, причем делалось все это под строгим контролем по детально разработанному плану».
Что же это за план и что за разминирование, если спустя десятилетия в подвалах возле Кремля обнаруживается заначка в виде тонны тротила?
Когда в 1953 году Судоплатова арестовали как «пособника Берии», едва ли не главное, что интересовало следователей, это как он со своими парнями Москву минировал. Террорист № 1 Советского Союза узнал, что обвиняется «ещё и в том, что планировал использовать мины, установленные на правительственных дачах, для уничтожения советских руководителей. Следователи заявляли, что мины могут быть приведены в действие дистанционным управлением по приказу Берии для уничтожения преемников Сталина. Всё это было грубым вымыслом».
А что ещё мог сказать в 1953 году генерал Судоплатов, спасая шкуру? Позднее, однако, он утверждал, что, когда в 1953 году группа специалистов обследовала правительственные резиденции в районе Минского шоссе, ничего не нашли. А кто искал? Судоплатов отвечает и на этот вопрос: «В прокуратуру был вызван мой заместитель полковник Орлов… он являлся начальником штаба войск Особой группы при НКВД и командовал бригадой особого назначения. Ему приказали обследовать совместно с группой сотрудников правительственные резиденции в районе Минского шоссе в поисках заложенных по моему приказу мин. Поиски продолжались полтора месяца, никаких мин не обнаружено». Но как Орлов мог что-то найти, если, найдись что, его тут же бы и убрали – по расстрельной статье о терроре, по которой обвиняли в то время и Судоплатова, и Берию. Все, кто хоть что-то знал о том минировании, в 1953-м должны были молчать, ибо любое слово могло быть истолковано против них: раз до того много лет молчал, значит, злоумышлял…
Берия сознавался во всем, в чём его просили сознаться, но о минировании следователи не выбили из него ни слова. Кто ещё мог знать? В цельном виде – никто, даже Судоплатов, который с 1943 года работал уже под другим наркомом и, зная, что и где заложено, вряд ли мог знать, какова дальнейшая судьба всех закладок, что именно сняли, а что – оставили до лучших времен. Лишь Лаврентий Берия обладал всей полнотой информации, решив в один прекрасный момент, что не стоит слишком уж буквально исполнять сталинский приказ о разминировании.
Московская область. Кунцево. Октябрь 1941 г. Жители города на строительстве укреплений на Можайском шоссе в ходе обороны Москвы.
Дорога бомба к съезду
Рассказывает историк-архивист Александр Крушельницкий:
– В конце января или начале февраля 1981 года я работал в одном из важных государственных архивов, мне тогда пришлось много заниматься историей спецвойск, в том числе, и тех, которые участвовали в обороне Москвы. Поэтому я не очень удивился, когда меня вызвал начальник, поставив задачу обеспечить срочную подготовку материалов, связанных с обороной Москвы. Вхожу в кабинет, а там сидит полковник в форме инженерных войск. Меня представляют ему, а потом следует команда: «Поступаешь в распоряжение товарища полковника, он тебе поставит задачу, ты у нас человек знающий, болтать не должен».
Задачу мне тот полковник ставит в предельно общих чертах:
– В кратчайшие сроки по указанию директивных органов (т.е., ЦК КПСС) нам с вами, вдвоем, без привлечения кого-либо, надо максимум за три дня найти ту информацию, которая мне нужна.
– А какая информация нужна?
– Мне нужны документы дивизии имени Дзержинского, связанные с обороной Москвы в 1941 году, от сентября до ноября 1941-го. Пришлось товарища полковника разочаровать, сказав ему, что дивизия им. Дзержинского по данным, подтвержденным документально, с сентября по ноябрь 1941-го если и участвовала в обороне Москвы, то только в виде «драп-грабь-армии» – отходила по Волоколамскому шоссе за пределы Москвы, так что в обороне города не участвовала. В ответ полковник рявкнул: «Отставить! Выполнять, что сказано!».
Так мы больше дня угробили на поиски боевых успехов дивизии, которых не было. При этом было очевидно, хотя вслух и не произносилось, что интересуют полковника мероприятия, связанные исключительно с постановкой минно-взрывных заграждений. На следующее утро, когда я пришел на службу, полковник уже стоял в вестибюле и нервно топал каблучком. Из чего я сделал вывод: «директивные органы» действительно не дремлют и с полковника результат требуют. Когда мы вновь начали работу, он мне говорит: «Ну, ладно, ваши соображения».
Мои соображения заключались в том, что задача установления инженерных заграждений на подступах к Москве по Волоколамскому направлению, по направлению на Московское море и по Ленинградскому шоссе была поставлена лишь одной воинской части – Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения войск НКВД, которая тогда действовала в личном подчинении наркома внутренних дел Берии.
Тут полковник сразу заинтересовался: «А что же, – говорит, – вы раньше молчали?». На что я ответил, что тов. полковник не хотел слышать ни о чем, кроме дивизии им. Дзержинского, документы которой по инженерной части буквально перерыл носом. И тогда мы обратились к этой бригаде…
Когда мы с полковником всё это начали искать, я ещё не знал, что ищу. Видимо, товарища полковника эти «директивные органы» так настропалили по части секретности, что он боялся что-либо вообще сказать. В конце концов полковник отчаялся и понял: ему не выполнить задания, пока реальный исполнитель не будет знать свою задачу. Когда из трёх дней, отведенных на поиски, в запасе у него остался один, он раскололся. Услышанное шокировало.
Как это обычно водилось, перед готовящимся XXVI съездом КПСС проводилась очередная зачистка Москвы. Соответствующие службы проверяли весь центр города на предмет наличия-отсутствия там взрывных устройств. И вот в ходе совершенно рутинной проверки правительственных сооружений пришли в здание тогдашнего Госплана, там, где ныне Государственная дума. И совершенно случайно, при проверке электропроводки, в какой-то части подвала обнаружились непонятные лишние проводки, ни в какой из схем электропроводок не обозначенные. Кто-то из проверяющих, закрывая крышку электрощита, просто слишком сильно хлопнул ею. Отвалился кусок штукатурки, а за ним открылся пучок проводов, уходящий в никуда. Тут же выяснили: эти провода вообще никак не подходят к задействованной в здании проводке. Более того, кто-то из бывалых людей тут же понял, что дело нечисто: шнур вообще оказался не электрическим – это был детонирующий шнур, да ещё и немецкий, образца 1930-1940-х годов.
Всю проводку простучали и нашли «клад»: в самых «интересных», опорных, местах подвала здания (который, между прочим, соседствует с сооружениями метрополитена) заложены огромные запасы взрывчатого вещества. Мне тот полковник сказал про несколько сотен килограммов, но теперь я в этом не уверен: могло быть и больше. Уж точно, что не меньше. Так или иначе, это было заложено так, что одновременный подрыв всего просто развалил бы здание Госплана на две стороны: одна часть завалила бы весь нынешний Охотный ряд до гостиницы «Москва», вторая – улицу Горького до гостиницы «Националь».
Разрушение здания гостиница «Москва» в июне 2005 года.
В общем, когда сотрудники КГБ простучали это дело, вызвали они отчего-то специалистов из Главного военно-инженерного управления министерства обороны, в том числе и того моего полковника.
О том, что эти штучки были установлены в годы Второй мировой войны, догадались сразу: и упаковка взрывчатки была с соответствующей маркировкой, и шнур, и т.д. Сразу подумали, что это был период минирования Москвы – слухи же ходили, что её минировали. И тогда была поставлена задача: найти схемы минирования – чтобы искать закладки не вслепую. Самая главная печаль заключалась в том, что за эти годы, без малого за 40 лет, произошли необратимые изменения в структуре вещества: любое прикосновение было чревато. Можно было коснуться и взлететь на воздух, детонация же привела бы к тому, что сработало бы и всё остальное. В том числе и то, что не нашли, – рассказывает Александр Крушельницкий.
Так и началось очередное секретное мероприятие: разминирование. Почему этим занялись военные, а не то ведомство, которое, по логике, отвечало за закладку? По одной из версий, армейцев подключили потому, что именно там в то время были лучшие саперы, потому как в КГБ тогда разминированием не занимались. Вероятно и то, что тогдашний председатель КГБ СССР Юрий Андропов умышленно спихнул дело военным: случись что и громыхни, вся ответственность на армии, а чекисты в стороне – мы, мол, нашли и предупредили… К тому же возникало слишком много неудобных вопросов: Судоплатов, жаждущий реабилитации, всё ещё упорно настаивает, что все разминировали, а тут – подарочек от него, прямо из 1941-го года. Что же тогда получается: в 1953-м чекистов заподозрили в неискренности и сокрытии правды от партии, но доказать ничего не смогли (потому что не нашли). Или не нашли, потому как не больно-то и искали? Совершенно не нужен был Юрию Андропову – в канун его решающего броска к власти – шум, бросающий тень на компетентность вверенного ему ведомства.
Здание Государственной думы РФ, бывшее здание Госплана СССР
Все несколько тысяч сотрудников Госплана продолжали трудиться на своих рабочих местах, ни о чем не догадываясь: их никто не оповещал. Не были оповещены и те сотни гостей столицы, которые проживали в гостиницах «Москва» и «Националь» с примкнувшим к нему «Интуристом». А еще были тысячи курсировавших мимо машин и десятки, если не сотни, тысяч пассажиров метро, которых от этих смертельных фугасов отделяло 20 сантиметров воздуха и 40-50 – бетона. И полковник, доверившийся архивисту Крушельницкому, по сути, пошел на служебное преступление, потому как иного выхода у него уже и не оставалось: задание исходило с самого верха, его надо было выполнять срочно и совершенно секретно.
Рассказывает Александр Крушельницкий:
– Разъяснив мне ситуацию, полковник доверительно сказал: «Ну, что, сделаем?» – «Сделаем!» – бодро ответствовал я. Хотя это было чрезвычайно сложно: документы ОМСБОНа я знал весьма подробно, но многие вещи там даже не упоминаются, в лучшем случае лишь подразумеваются. На протяжении оставшихся полутора рабочих дней мы честно перерыли с полковником всё, что можно и чего нельзя. И лишь в самый последний момент, когда полковник, пригорюнившись, собирался уходить, попалась мне в руки бумажка: осенью 1941-го выделены бригаде для реализации «спецмероприятий по личному устному указанию Наркома Внутренних Дел» те самые километры бикфордова и детонирующего шнуров и тонны взрывчатки… На прощание полковник скажет: «Не буду напоминать тебе, что на эту тему распространяться не стоит. На всякий случай посоветуй своим (кому «своим», не уточнял), да и сам учти: в ближайшие 10-12 дней в этом районе ни ездить в метро или в машинах, ни ходить пешком не надо. Понял?!» – «Понял, товарищ полковник!» И не ходил… Разумеется, в советской печати не появилось ни строки о героическом разминировании.
А еще через пару лет в тот же архив явился руководитель съемочной группы документального фильма «Не отдали Москвы». Направление к нам у них было от управления КГБ по Москве и Московской области. В заявке было сказано примерно следующее: согласно заказу КГБ СССР, готовится съемка фильма о героических защитниках Москвы. Идею же кино сформулировали идиотски: «Так же, как солдат бережет последнюю гранату для того, чтобы взорвать врага вместе с собой, так и Москва, готовясь к почти неизбежному вторжению германца, подложила под себя несколько десятков тонн взрывчатки, желая поднять на воздух колонны врага». Солдат – он солдат, а вот взрывать-то город собирались вместе с мирными жителями. Ведь их ни в 1941-м, ни в 1981-м никто не предупреждал, что под них заложены тонны взрывчатки. Идея была изначально гнилая, но раз дана команда… Нашел я документики, те самые. И предложил вниманию съемочной группы. Они сразу сильно возбудились. Но прошло несколько дней, и выясняется: вышестоящее руководство КГБ, узнав, что они нашли какие-то материалы на эту тему, рекомендовало им забыть, что они когда-либо что-либо видели, и в архиве сказать, что ничего не видели. Что и было сделано.
Обо всем этом Александр Крушельницкий поведал мне еще летом 1998 года, тогда же автор этих строк и подготовил первый материал о том, как судоплатовские диверсанты Москву заминировали, а разминировать «забыли». Формальности ради, решив ещё раз дополнительно проверить фактуру, я обратился в службу безопасности тогдашней Госдумы, пресс-службу мэрии Москвы и ЦОС ФСБ.
Представители думской службы безопасности среагировали практически моментально и живо, изумленно сообщив, что и понятия не имели, что в здании в 1981 году нашли взрывчатку, что проведено разминирование: «Нам никто об этом никогда не сообщал. – А обязаны были? – Конечно! Сколь эта история ни была бы старой, мы просто должны, обязаны знать и о ней, и о подобных: как мы можем обеспечивать безопасность здания Госдумы, не зная, что тут было до нас и какие еще сюрпризы тут могут появиться?!» А мэрию Москвы проблема совершенно не заинтересовала: устно, по телефону, ответили, что, мол, ничего не знаем, ничего нет, не может быть, а всё, что было – то прошло и нам не интересно. ЦОС ФСБ в духе традиций направленный редакционный запрос и вовсе проигнорировал, не удосужившись ответить ни письменно, ни устно. А потом нашлась еще взрывчатка – летом 2005 года.
Владимир Воронов